Современный кризис литургического благочестия. Лекция инокини Вассы (Лариной). Часть 2

22 Апрель 2015

Слово «литургия» имеет две стороны, два аспекта: от греческих слов “лиитос” (народное или человеческое) и “эргон” (дело или служение). Это не только некое служение людей, от человеческого «служение», эргон – «дело». Это имеет и другую сторону, это и делодля людей со стороны Бога, и все, кто преподает литургическое богословие, учитывают эти две стороны с самого начала. В богослужении происходит встреча Бога с человеком. Это движение навстречу друг другу, и литургия – это не нечто где-то там происходящее, в чем нам не надо участвовать.

Я понимаю, что существует такое отношение, вот мы целуем саму книгу Евангелия как священный предмет. Но это не отменяет того факта, что слово Божие нам дано, чтобы мы его слышали и понимали и возрастали через него, и его передавали в творческом акте живого Предания.

Есть религии, которые учат тому, что слово не важно. Я имею в виду восточные псевдодуховные учения, например в Индии. Я не так давно была в Индии, тамошние язычники свои древние “веды” вычитывают на непонятном для большинства санскрите на своих богослужениях, и многие чудаки с Запада и даже из России ездят, умиляются тем, что там чувствуются некие «энергии».

Вспомним, как писали святые отцы о язычниках и как называли идолов «бессловесными», то есть слово там было не важно. Там не важно общение, ведь идол ничего не отвечает на жертву человека, там только выполняются определенные обязанности. В язычестве человек приносит жертву не для того, чтобы происходило какое-либо общение, а чтобы защититься от явлений природы, которые обоготворялись в язычестве, многобожие возводит в божество то, что для нам опасно: обожествляется и зло, и добро.

Религия, от латинского слова “religare”, связывать, обязывать, – это обязательная формальность, которая обеспечивает безопасность и помогает подстраховаться.

Это очень далеко от того, чем является христианское богослужение, которое все основано на живом общении и возрастании в понимании. Живое общение происходит через осмысленное слово, и мы не должны думать, что это какая-то рационализация. То, во что мы иногда превращаем наше богослужение, – это просто язычество, магическая формальность: мы должны то-то и то-то сделать, “отстоять” богослужение, получить святую воду или вербочку, чтобы обеспечить себе некоторую защиту.

Во что мы иногда превращаем святую воду? Мы хотим просто защититься, а не войти в живое общение с Богом, чтобы нам реально возрастать в Духе Святом, чтобы делаться каждый день сосудами Духа Святого. Ведь мы к этому призваны.

Мы часто думаем, что крещение – это как принять ванную, очиститься, это очень популярная мысль. Но крещение – это гораздо больше, чем омовение. Если ты хочешь помыться – пожалуйста, употреби мыло, сделай это как следует. А крещение гораздо больше этого, оно означает умереть и опять родиться во Христе. А враг нашего спасения хочет превратить нашу веру в магию, минимизировать нашу веру. Такие религии есть, но христианство гораздо больше, тут Бог хочет с нами встретиться.

Часто видишь эту минимализацию нашей веры, минимализацию личности Господа нашего Иисуса Христа, как будто это какой-то учитель вроде Сократа. Были такие учителя, вот у Конфуция можно многому научиться. Там тоже есть мудрые высказывания. Но Христос не просто учитель хорошей этики. Христос большую часть Своей жизни вообще ничему не учил, ничего не говорил. Он жил среди нас, Он явился нам, и встреча с Ним для нас – главное. Его слово тоже центрально, но самое главное – Его личность. Важно то, что именно из Его личности исходит это слово. И я уже говорила, что мы должны обращать внимание на это слово, но самое важное то, что оно исходит от Него.

Я не закончила перечисление признаков кризиса, но хочу поговорить об участии в богослужении. У католиков в 1960-е годы был Второй Ватиканский собор, это другая традиция, другой контекст, но очень интересно, что есть параллели с нашей Церковью, с нашими обсуждениями.

У них целое движение было, и не среди иерархов, а именно среди мирян, обычных прихожан, которые поднялись и сказали, что больше не могут, что надо что-то делать с богослужебным чином. Вы знаете, что там служили на латыни, и прихожане причащались не регулярно, и другие были подобные явления. Люди находили суррогаты, они читали, у них были книжечки на местном языке – это немножко напоминает наши акафистники, во время службы они читали свои более понятные тексты, и это было гораздо популярнее, чем уставная служба.

Одна из главных тем обсуждения Второго Ватиканского Собора была «Существует ли активное участие (participatio actuosa) в богослужении верующих». Это не означает, что они должны служить как священники, но констатировался факт, что они вообще не участвовали ни на каком уровне, потому что вообще ничего не понимали. Получалось, что в алтаре происходит что-то свое, а в народе вообще что-то другое, и тут даже единства смысла нет, потому что получается полный разрыв.

У нас тоже стоит такой вопрос: на каком уровне и полноценно ли мы принимаем участие в богослужении, будь то на Часах, на всенощной или на Божественной Литургии? Есть ли общее пение? У нас бывает такое положение дел, что существует очень большое расстояние между тем как бы разными мирами: клирос – это один мир, потом есть мир алтаря, прислужников, духовенства, и еще мир народа. Можно еще упомянуть свечной ящик, там свой мир, своё царство. Волнует ли нас эта ситуация, это положение?

Мы видим два результата такого положения вещей, начиная с непонятности языка и заканчивая такими явлениями. Первое – это поиск суррогатов, замена литургического действия чем-то другим, более понятным, более доступным, например, исповедью, там всегда всем все понятно, это хорошо, но должно ли это происходить вместо богослужения?

Еще бывают суррогаты вроде благодарственного молебна или молебнов вообще. Это тоже неплохо, я не считаю, что их надо вообще отменить, но они не должны заменять уставное богослужение. В данный момент может быть да, потому что мы просто не находим путь или не хотим, привить, открыть, раскрыть это богослужение народу как следует.

И второй результат, помимо поиска литургических суррогатов, – это безразличие к слову, как к богослужебному слову, так и вообще к Божию слову. Что происходит у нас на службе? Не везде, но я вижу это регулярно. Когда какое-нибудь длинное чтение или даже короткое, то в это время можно поискать, что мы дальше поем, чтобы сопрано вступить могло вовремя, чтобы басы это подхватили, начинается шуршание, ноты раздаются, а народ тоже занимается чем-то более полезным, чем слушает Священное Писание. Можно протереть иконы, если кто-то с помадой подходил, хороший момент поздороваться с кем-то, что-то еще сделать.

Во время чтения Писания иногда вообще можно не рассчитывать, что кто-то будет слушать, потому что всем непонятно. Не потому что все какие-то злонамеренные, просто уже все сдались, может, не все, но народ в большинстве своем уже сдался. Настолько долго это было непонятным, что все ищут себе более полезное занятие.

Это тревожит, потому что если слушать очень важное и не понимать, конечно, возникнет к этому привычка, получается празднословие. А праздное слово мертвит, не живит. Бессильное слово, особенно если это бессильное слово из Священного Писания, воспитывает в нас безразличие к чтениям в церкви. И дети привыкают видеть это безразличие. Конечно, когда что-то поют, люди себя ведут по-другому, но, может, совсем не потому, что понимают текст.

Я опять подчеркну (прежде чем кто-то будет протестовать), что я тут не иконоборчеством занимаюсь: я не против красивого пения, я не против свечек, не против того, чтобы здороваться со знакомыми или устраивать спевки. Я говорю о том, что это имеет свое место, но не должно заменять слова, образы и мистагогию нашего богослужения.

Вопросы:

– Как объяснить детям в такой атмосфере, о которой вы говорили, что мы должны встать утром в воскресенье и в церкви нас ждет встреча с Богом?

– Занятия с молодежью – это отдельный вопрос, и, конечно, он часто волнует родителей, и многие родители в полном отчаянии. У нас недавно было маленькое видео на эту тему, я это сравнила с тем, что я бы хотела на Ваш вопрос ответить: Вот когда сидишь в самолете и слушаешь смешное объяснение, как пользоваться поясом безопасности, как будто человек сорок лет не садился в автомобиль и не знает, как это делать…

Еще там объясняется, что если понадобятся кислородные маски, то сначала надо надеть маску на себя, а потом на ребенка, если с тобой летит ребенок. Это очень полезное, мудрое в духовном плане замечание, потому что мы действительно должны начинать с себя. Родители часто имеют такую установку: сделайте что-то с нашими детьми раз в неделю в воскресной школе, привейте им веру.

Но это не происходит таким образом, надо сначала себе надеть кислородную маску, самому соединиться с Богом. Чувствует человек постарше обремененность, много опыта накопилось и грехов, и знаете – это не плохо, мы возрождаемся, мы идём своим путём, но если есть в этом фальшь и мы не возрастаем, не входим в Церковь по-настоящему, это превратилось в какую-то формальность и в какие-то движения внешние, то это не будет нужно ребенку. Сначала, действительно, нужно заняться собой, а не искать проблемы в этих подростках. И не надо отчаиваться, мы сердимся на них, потому что мы сами не в том месте, мы не в Духе. Это также не означает, что мы бросаем детей, не обращаем на них внимания, не в этом дело.

Я знаю, что очень тяжело бывает с подрастающим поколением, но я думаю, что причина в том, что мы на некоторые вопросы смотрим нечестно, мы нечестно отвечаем на некоторые вопросы детей, и дети это чувствуют, видят, когда ты просто позируешь, настаиваешь на каком-то обычае, смысл которого ты сам не понимаешь.

Понимаете, есть старые обычаи, которые просто старые, и это не делает их священным преданием, они могут быть неправильны на сегодняшний день, они могли быть правильнымы триста или даже тридцать лет назад, а сегодня они уже не полезны.

Вы сами знаете, что начиная с Евангелия, начиная с Самого Спасителя было некоторое пренебрежение к некоторым старым обычаям. Не ко всем, конечно, Христос сказал: «Я не пришел разорить, но исполнить». И тем не менее Его все время обвиняли, что Он нарушает привычные благочестивые обычаи. Для Него внешность не была главной, Он не призывал следовать всем внешним проявлениям тогдашнего благочестия. Он в основном говорил, что надо переродиться, надо все это понять глубже.

В древней Церкви крестились в зрелом возрасте. В этом есть много плюсов, но мы все знаем, что, если мы сознательно проходим путь своего спасения, когда проходит первоначальная ревность, то ты продолжаешь эти внешние движения и в какой-то момент это перестает иметь силу, потому что тут нужен более глубокий уровень, и мы можем открыть для себя, что где-то я выгорел, так может показаться.

И тут открывается следующий этап нашего духовного роста. Когда мы были детьми, нас «питали молоком», потом надо переходить уже на пищу для взрослых, нужно углубление. Мы не стоим на месте, и не надо бояться этих изменений, надо фактически заново познакомиться со Христом, так, чтобы теперь уже внутрь себя принять Христа, чтобы этот обряд, эти обычаи проходили через сердце, из сердца исходили, и не надо бояться, если это нарушает некоторые формальности.

Есть некоторые формальные установления Типикона, которые уже много лет Церковь не исполняет без всяких указов или реформ. Я знаю, что об этом пишут, но понимаете, что невозможно по-другому. Когда мы не знаем внутреннего содержания, мы хватаемся за внешность. Как мы можем это переосмыслить?

Нужно подойти творчески. Как Церковь, в единомыслии “возлюбим друг друга” и подумаем в единомыслии об этих вещах без разделения на какую-то церковную политику, потому что это неинтересно. Интересна суть дела, наше церковное бытие. Христос говорит: «Найду ли Я веру на земле, когда Я приду во второй раз»? Предсказано, что иссякнет любовь.

Нам очень трудно говорить об этих вещах, ведь сразу нет любви, есть какая-то политика, есть обвинение в обновленчестве, но это все нам ничего не дает. На самом деле люди, которые это говорят, может быть, не очень болеют этим, они очень стараются исполнять каждое слово Типикона, а интересует их что-то другое.

Я скажу только о себе. У меня такая нетрадиционная жизнь, даже не зависящая от меня. Я оказалась в таком положении, что я монашествую, но живу в городе – это ни на что не похоже, но так получилось, меня благословили преподавать в университете. Монастыря там нет, и вот я там живу, и как-то я должна осуществлять свое существование в Церкви, но не там, где есть ежедневные службы по уставу монастыря.

Я вижу, что в таком же положении находятся мирские верующие люди, которые любят службы, но должны каждый день ходить на работу и как-то существовать и не живут в пещере. Я нахожу, что это в определённом смысле очень интересно и можно этому сопротивляться или как-то сравнивать: ой, я не такая, которые в монастырях живут.

И мирские люди тоже этим занимаются: или бегают с четками, или притворяются, пытаются быть монахами. Переделать себя во что-то иное все равно невозможно. Ведь есть причина, почему Бог нас поместил в эту определенную ситуацию, а не в другую. И нужно принятие на ежедневном уровне, день за днем Божьей воли.

Не надо бесконечно себя сравнивать с кем-то, или даже сравнивать нашу эпоху с какой-либо другой, или испытывать какую-то ностальгию, это даже не то слово, раз мы не помним Византию или средневековую Русь, нас там не было, не надо уходить в какой-то другой век. Нет, мы не должны притворяться, мы – сегодняшние православные христиане, этого не надо бояться.

В своих маленьких видео я намеренно просто рассказываю, как жить церковным календарем, если ты спешишь на работу, показываю ежедневные маленькие уроки и воспоминания, эту анамнезу ежедневную, показываю, реально ли жить жизнью Церкви.

Я для себя выработала минимальную систему (она доступна даже очень занятому человеку), как применять постоянную молитву, чтение Священного Писания и даже суточные службы. Возможно ведь вспомнить в третий час, то есть в 9 часов утра, прочитать, пускай сидя за своим столом в бюро перед компьютером: «Господи, иже Пресвятаго Твоего Духа в третий час Апостолом Твоим низпославый: Того, Благий, не отыми от нас, но обнови нас, молящих Ти ся».

Ведь это очень здорово, вы проходите такое богословие и его через себя пропускаете. А в 6-й час, то есть в полдень, у вас перерыв на обед, и можно вспомнить: «Иже в шестый день же и час, на кресте пригвождей в раи дерзновенный Адамов грех, и согрешений наших рукописание раздери, Христе Боже, и спаси нас». Вдруг в полдень, когда у вас всякие другие заботы, может, вы в пробке застряли на шоссе, даже если вы не какой-нибудь там подвижник особый, вы вспомнили это. А в 9-й час, в 3 часа дня: «Иже в девятый час нас ради плотию смерть вкусивый, умертви плоти нашея мудрование, Христе Боже, и спаси нас». Причем не надо точно в 3 часа, это все приблизительно, потому что тогда были часы солнечные, не механические, это можно и в 4 часа дня сделать, даже в 5.

Эти маленькие напоминания, заложенные в предании, – это такое аллегорическое восприятие, видение. Это поэзия нашего предания. Видеть образ чего-то в чем-то другом. Аллегория значит “сказать иначе” или “объяснить иначе”, я объясню свой полдень в другом смысле. Понимаете, нам часто не объясняют даже, в чем смысл этих времен дня, суточного круга, и мы опускаем руки, нас это даже не интересует, потому что мы думаем: какие там Часы, для меня это нереально, я не могу целый день в храме быть. Это не ответ.

Зачем лишать себя этого богатого предания, скажем, Великим Постом? Ведь Великим Постом даже наш Типикон выдвигает на передний план службы Часов вплоть до того, что отменяет в будние дни Литургию. С Литургии в будние дни во время Великого Поста снимается внимание и на первое место ставится суточный круг. так что если бы мы имели время на то, чтобы все это проходить по уставу, то в нашем сознании выросло бы это значение времен дня.

Но мы не должны отказываться от этого, как бы не отвечать на этот призыв обратить внимание на центральные моменты истории нашего спасения. Первый час имеет значение раннего утра, но третий час – сошествие Святого Духа, шестой час – час распятия, девятый час, то есть где-то 3 часа пополудни, – память о смерти на кресте. Раннее утро всегда имеет смысл воскресения, потому что Он воскрес рано утром, а любой вечер, любая вечерня – это воспоминание о сотворении мира, с вечера начинается день, и с вечера началось творение мира.

У нас есть видео на все эти темы. Но могу ли я, живя в миру и занимаясь своими делами, следовать такой практике, хотя бы коротко, возможно ли ввести это в свою жизнь? Мне кажется, что возможно, я вам это и предлагаю, по минимуму, но каждый день.

Просто уделите минутку, чтобы в тот момент дня кратко что-то такое вспомнить. Наш Типикон предполагает, что мы этим занимаемся в будние дни, и особенно в Великий Пост. И когда подходит Страстная и потом конец Страстной, то мы уже внутренне к этому подготовились. Но особые службы конца Страстной служатся раз в год. Совершать же Великую пятницу и слышать эти песнопения в другие времена года лишило бы эту службу своего особого сакраментального значения.

– Действительно, часто бывает, что мы даже во время самой главной молитвы в церкви, евхаристической молитвы, ощущаем эту разрозненность. Что, на ваш взгляд, может этот соборный момент возродить? Что позволит каждому собранию стать действительно евхаристической общиной?

– Это интересный вопрос. Понимаете, здесь тоже боязнь протестантизма. Когда произошла реформация, протестанты указывали, что мы все – “царское священство”, для них это было очень важно, появилось размывание границ, кто есть священники, а кто нет, и это вызывало определенный протест, но это имеет свою историю, были на это свои причины.

Но определенные крайности клерикализации могут происходить по разным причинам в истории Церкви. Бывали разные моменты в истории Церкви, когда священство и епископство должно было защищать свои интересы перед враждебным государством, и проявлялись (потому что Церковь пребывает на этой земле во времени) какие-то злоупотребления, происшествия или тенденции, по историческим причинам. И мы несем то, что можно назвать крестом исторического опыта, а также все плюсы и минусы нашего опыта.

Как Церковь, так и мы в личной жизни несем последствия некоторых действий, иногда в положительном смысле, а иногда мы решения принимали, может, неразумные и в чем-то согрешали, и мы переживаем какие-то последствия этого. И если мы смотрим и умеем любить себя, в правильном смысле, я не говорю о греховном самолюбии, но Господь сказал: «Люби ближнего, как самого себя», значит, надо сначала уметь любить себя в правильном смысле, так же как Церковь, мы должны уметь любить себя в конструктивном смысле и по делу критиковать себя, а не делать вид, что мы все делаем правильно.

Так что, мы можем думать о реформе нашей практики, например практики отчуждённости духовенства во время Евхаристии, но это надо делать в духе осознания и несения “креста истории”.

– Что может сделать один человек, что может сделать приход, чтобы конкретно в нем произошло возрождение?

– Мы ничего не можем сделать, если не изменится наше отношение к авторитету Церкви. Я стараюсь подчеркнуть всё время контекст Церкви, у нас кризис нашего литургического благочестия связан с кризисом церковного авторитета. Почему? Это связано вообще с нашим личным отношением ко Христу, т.е. с нашей христологией.

Я сейчас объясню. Имею в виду мое отношение к своему собственному человечеству, к моим человеческим недостаткам, исходящее из моего отношения к человеческой стороне Спасителя. Наше богословское возрастание, приближение наших сердец к этой тайне происходит не сразу, и мы всю жизнь врастаем в истины нашей веры. Это не абстракция и это не только для богословов: это относится ко всем нам в определенном смысле.

Наше вероучение не существует для каких-то учебников, оно существует для всех нас. Невозможно постичь до конца, что Он – совершенный Бог, совершенный человек. И тот факт, что Он – совершенный человек, а не только совершенный Бог, мне что-то говорит о потенциале моего человечества, и говорит мне, почему возможна Церковь. Потому что и антропология, и екклезиология, неразрывно связаны с христологией. Ведь Церковь в конечном итоге, на уровне, который мы видим, принимает решения в лице определенных человеческих личностей, и мы видим этих личностей.

В интернете очень много информации, мы обычно слишком хорошо знаем всех этих деятелей, например епископов, и мы начинаем этим смущаться. Но надо придерживаться сосредоточенности на этой тайне, что человечество имеет это избранничество, что Бог стал именно человеком, а не мухой и не картошкой, что именно человечество имеет это высокое призвание, и потому мы не должны ничем смущаться. Ведь если меня не смущают мои согрешения, я не понимаю, что это бревно у меня в глазу, то мне видится щепинка в глазу кого-нибудь из церковных деятелей или иерархов, то я не знаю, чем мы сегодня призваны заниматься, как Церковь.

Но если я занимаюсь главным, то есть своим собственным возрастанием, предстаю перед Христом и врастаю в эту тайну, то меня перестает это смущать, и я знаю, что богочеловеческий организм Церкви не одолеют врата ада. Почему? Из-за Богочеловека. Но увы, это церковное сознание у нас не всегда присутствует.

Мы призваны (я говорю это о себе прежде всего) воцерковляться и не думать, что мы воцерковились полностью, потому что из-за интриг, пересудов в блогах и смущения мы часто не видим полной картины. Это мелочи жизни, на самом деле, но у нас происходит перестановка акцентов. И в конечном итоге, потому что мы не верим, у нас появляется какое-то маленькое монофизитство, т.е вера в одно божество, но не в совершенное человечество, Тела Христова, Церкви. Вы смеетесь, но это так.

Мы не верим в возможность полностью искупленного человечества, а это стоит перед нами каждый день как реальная возможность. До какой степени мы это как Церковь и как личность реализуем – это другой вопрос, но это не меняет совершенного на кресте и в результате креста и воскресения, не меняет этой реальности, которая есть Церковь. Она есть. А если вы считаете, что ее нет, то это ваша проблема. Если не верить в это, тогда надо честно сказать, что «я не верю в Церковь», а если веришь, то дерзай, потому что Христос победил мир.

– Что главное в Литургии, что следовало бы донести до детей? Для меня это важный вопрос. И когда именно, в каком каноне говорится, что должна быть инскрипция на иконе?

– Нет в основном каноническом корпусе такого канона, который говорит, что на иконе должна быть инскрипция, но так выработалось, я не могу назвать век, когда это выработалось, но на сегодняшний день должна быть инскрипция на иконе, и я вижу это как органическое, логичное явление, это исходит из логики нашей мистагогии, икона и Литургия, Литургия – тоже икона.

Что касается детей, то сначала нам самим надо ответить на вопрос, что мне главное нужно уяснить в литургии, чтобы понять, что главное сказать детям. У нас бывает некая растерянность в том, как преподать детям нашу традицию, наши обычаи, потому что мы сначала должны сами органически пройти и принять в себя нашу традицию. Мы ведь тоже дети, мы тоже себя ежедневно воспитываем в вере, решаем, как нам врастать в Литургию.

Вот есть такие проблемы, которые связаны с моим невежеством, с моей недостаточной образованностью, с моим недостаточным подвигом, это такие личные вопросы, это не системные проблемы. А есть, к сожалению, проблемы самой системы: как мы допустили, чтобы так выглядела сегодняшняя наша практика, например, такая, как тайное чтение молитв.

Вы меня можете называть обновленкой, кем хотите, вы можете что-либо сказать обо мне, но это не меняет сути вопроса, что есть такие вещи, которые ни от вас, ни от меня не зависят. И эти молитвы не будут на моем приходе вразумительными, даже если они будут громко читаться, потому что возникнет другая проблема, что те образы, то аллегорическое мышление о Церкви или сам язык непонятны, и так далее, тут разные слои невразумительности по разным причинам. По разным причинам самой системы. И это уже надо обсуждать всей Церковью и не бояться называть эти проблемы проблемами, не говорить, что мы так всегда делали, потому что это не так.

В общем, я отвечу так: если мы не знаем ответа на вопрос, что для нас главное в литургии и насколько, то мы не знаем ответа, что для детей главное, потому что мы для себя еще не поняли этого. И это потому, что мы выросли в этой системе непонятного богослужения.

Я занималась детьми и подростками много лет, в Мюнхене, я жила двенадцать лет в Германии, мой духовник – владыка Марк Германский, я там занималась этой программой. Я положительно отношусь к детским литургиям, но я не думаю, что это важно только для детей, это не только проблема детей.

Сколько бы вы ни объясняли, как мы практикуем Божественную Литургию, эти дети подрастут и будут ходить в храм, где им надо исповедоваться, они встанут в очередь, и все повторится. Я просто говорю, что эти вещи – системные, Я знаю, что есть у вас храмы в России, где вы слышите молитвы, мне рассказывали, что патриарх служит так, чтобы из микрофона слышны главные молитвы, когда он служит, но я не присутствовала на таком богослужении и у нас этого не делается. Но я думаю, что каждому взрослому человеку надо взять в руки служебник и по крайней мере один раз прочитать, освоить евхаристическую молитву и не бояться этого.

Есть такие иерархи, я даже очень уважаю некоторых из них, которые писали, что мы настолько падшие в наше время, что нам неполезно знакомиться с возвышенностью Евхаристической молитвы. Но я не согласна с этим мнением. Я уважаю тех, кто это сказал, но они пытались это как-то оправдать тем, что мы настолько падшие, что нам нельзя взирать на свет евхаристической молитвы.

Почему я не согласна с этим? Честно сказать, я не думаю, что это отвечает действительности истории Церкви. Почему? Потому что для кого написана эта молитва? Ведь если эта молитва написана для Бога, то получается какая-то даже богохульная мысль, что Богу надо напоминать об истории нашего спасения и что анамнеза нужна Богу. Но Бог всё равно знает, что совершать на Литургии. Или мы должны его проинформировать? Нет, по-моему, очень трудно поспорить с тем, что эти тексты написаны для нас, для созидания Церкви.

– Что вы думаете по поводу перевода богослужения на русский язык? Очевидно, что если богослужение должно быть понятным, то должен быть понятен язык богослужения.

– Я думаю, как уже сказала, что для такого обсуждения мы должны как-то отлучиться от восприятия этих вопросов в политическом русле, эта проблема возникает из нестроений нашей практики, потому что это не православная мысль – что есть священный язык. Я говорю и про практическую сторону.

Я думаю, что нужен новый перевод, я думаю, что нужна работа над этим, и что у нас есть для этого ресурсы, но прежде, чем мы сможем приступить к этому, поскольку это сразу всех разделяет, мы должны как Церковь научиться с любовью относиться ко всем и понимать, что это будет не быстро.